Поэзия на срезе души
Сэй Сенагон
Это удивляло: почему, что общего может быть у меня - русского,мужчины, живущего в двадцать первом веке с жившей тысячу лет назад японкой, женщиной, придворной дамой эпохи Хзйан?.. Однажды в «Интимном дневнике» Гринуэя, увидев кадры с описанными ее предметами, я был удивлен, как эти японские вещи оказались непохожи на мое о них представление. Но ощущение от «Записок…», как от частицы собственных воспоминаний, не ушло… Разные люди, разные эпохи, разные предметы… Но может, похожий взгляд на них, или оставленный в сознании след - секрет этого понимания?
Тайна поэзии хайку - как человек, ничего не сказав о себе, не «изливая душу» собеседнику, не убеждая и не проповедуя, вдруг в нескольких простых словах, которые даже трудно назвать законченной фразой, умудряется донести до нас главное? Которое оказывается главным, почему-то, и для нас….
Может, как раз в силу универсальности своего поэтического языка, хайку давно перешагнуло границы Японии. Но споры о его национальной уникальности ведутся до сих пор. Может ли считаться хайку не японское трехстишье? Должен ли поэт, пишущий, например, на русском, придерживаться японского канона, и в какой степени? Можно ли говорить о национальных школах хайку в Европе или в Америке?
Вероятно, нужно все-таки «зрить в корень» и обратиться к истории жанра. Хотя, без всякого сомнения, мы «родина слонов», но оспаривать у Страны восходящего солнца право называться родиной хайку, думаю, пока не будем (о некоторых нюансах еще поговорим ниже).
Собственно хайку принято называть нерифмованное стихотворение о природе из семнадцати слогов, содержащее в себе «сезонное» (то есть, указывающее на время года, прямо называя сезон или понятную для читателя его примету) - «кигу» и «разделительного» слова «кэйрэдзи». За неимением аналога последнему, у нас хайку разбивают на три строки, следуя ритмической и смысловой логике, и расставляют (не всегда) знаки препинания. Чаще всего японское хайку свободно от сюжета, метафор, абстракций и сам образ человека остается за кадром.
Его предшественник - пятистрочное стихотворение танка, излюбленное японцами еще с периода Хэйян. Любимой забавой сперва аристократии и самураев, а затем и всех сословий, была литературная игра по составлению цепочек стихов «рэнку» - ренгэй, когда каждый последующий участник приписывал три новых строки «хокку» к двум последним предыдущего танка. Считается, что эти дописанные трехстишья (а точнее, особо удачные из них, созерцательно-лирического содержания), и выделились постепенно в новый жанр «хайкэй», получивший признание благодаря поэзии Мацуэ Басё (1644-1694).
Говоря о хайку как о поэзии сосредоточенной отрешенности, слияния с объектом изображения, а через него с вселенной, формой медитации для достижения просветления «сатори», внезапного, как звон буддистского колокольчика, его очень часто считают порождением дзэн-буддистской культуры. Едва ли это до конца справедливо (да и можно ли считать религиозным искусством жанр, возникший из литературной игры). Конечно же, буддистские идеи просвечивают в хайку - в той степени, в которой ими были проникнуты сами авторы. Но жизнь природы главная тема в хайкэй в японском восприятии связывалась в первую очередь не с буддизмом, а с народной религией синто (во многом схожей с нашими древними, "языческими" верованиями. Одухотворяя природу, синтоизм населяет ее бесчисленными зримыми и незримыми духами, божествами, демонами - ками. Многие и них, как и наши европейские лешие, водяные, русалки, эльфы, гномы и тролли имеют свой облик и свои имена, но вот их количество - тысячи миллионов - непостижимо даже для политеистического сознания. Эти сущности не только живут в камнях, деревьях, реках, растениях и животных. Они заполняют весь мир, где видимая вещественность - лишь временная и хрупкая форма, а пустота - проводник бесчисленных потоков энергий, вечное движение и связь которых образуют гармонию мира.
Буддизм не заменил собой синто, не упразднил ками, но подчинил их общему для богов, людей, животных и растений закону, заключив в колесо сансары. Но именно это странным образом усилило свойственное хайку одухотворенное восприятие природы (но без ее литературного «олицетворения»). Глядя на родник или листву, поэт уже не только общался с миром духов, скрытых за ними и управлявших внутренней непостижимой жизнью вещей и явлений. С принятием буддизма он стал еще ближе к ним, благодаря общности судьбы. Это его попутчики на долгом пути к достижению нирваны, на котором предстояло пережить множество перерождений. Этот ручей мог быть в прошлом, например, его прадедом, а лист - умершим другом. Думая о грядущем, он был готов отправиться вслед за проплывающим облаком. Более того, элементы его временного «я» и цветка ириса, в новом существовании вполне могли, слившись, вылупиться из яйца в гнезде пролетевшей над ним птицы… И в этих мыслях японцы были не одиноки - не ими ли проникнуты стихи Хайяма?..
